Личные мотивы - Страница 88

Ангелина замолчала, она не знала, что еще сказать, и сердилась на Вилена за то, что он совсем ей не помогает, отвернулся и молчит, как будто его все это не касается. А ведь дело-то общее.

— Ангелина Михайловна права, — внезапно подал голос Вилен Викторович, по-прежнему не оборачиваясь и не отрывая глаз от мальчика с петухом. — В нашем возрасте начинаешь придавать особое значение следам, которые оставляет после себя человек. Вот он уходит, но остаются не только фотографии, остаются книги, которые он читал, одежда, которую он носил, кресло, в котором он сидел. Остается множество вещей, к которым он прикасался, которые держал в руках и которые несут на себе отпечаток его жизни, его биополя. Это очень важно и очень волнующе. Со временем вы поймете.

— Возможно, — Борис пожал плечами. — Если вам так интересно, я принесу мамины фотографии. Они у меня наверху, в спальне.

Он поднялся и направился в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

— Что ты молчишь, как колода? — зашипела на мужа Ангелина Михайловна. — Спасибо, что хоть в последний момент нашел, что сказать. Я тут кручусь, как уж на сковородке, выворачиваюсь, придумываю на ходу, импровизирую, а ты картинки разглядываешь и совсем мне не помогаешь. Мне что, одной все это нужно? Давай, включайся.

— Мне это не нравится, — высокомерно заявил Вилен Викторович. — Я не клоун в цирке, чтобы импровизировать на ходу и участвовать в дурацких спектаклях.

Перепалку пришлось прекратить — вернулся Борис, держа в руках две фотографии, одна из них была в застекленной рамке. Сорокины долго и внимательно рассматривали красивое лицо молодой женщины с ярким, даже вызывающим макияжем, в ярко-фиолетовом платье из тонкого трикотажа и с крупными пластмассовыми немыслимого розового цвета серьгами-кольцами в ушах. На втором снимке, том, что был без рамки, та же самая женщина была накрашена куда скромнее, но бижутерии на ней было, пожалуй, многовато.

— Забавно, — пробормотала Ангелина Михайловна, — я уже забыла, что была такая мода на пластмассовую бижутерию и фиолетовые тени для век. Это ведь было очень давно, да, Сашенька? Где-то середина восьмидесятых, если память меня не подводит.

— Не подводит, — скупо кивнул Борис. — Эта фотография сделана в восемьдесят пятом году.

— Такой покой исходит от снимка, — покачал головой Вилен Викторович, — ни за что не скажешь, что человека ждет смерть в молодом возрасте. А говорят, что люди предчувствуют свой конец и это особенно ярко проявляется именно в фотографиях. А что-нибудь еще осталось от вашей мамы? Какие-нибудь вещи, письма, мелочи?

— Больше ничего. Если ваше любопытство удовлетворено, то я, с вашего позволения, вернусь к работе, мой перерыв закончился.

Их так явно выставляли за дверь, что не заметить этого было просто невозможно. Сорокины поблагодарили художника за возможность ознакомиться с работами, за гостеприимство и за чай с ватрушками и отправились на железнодорожную платформу, до которой идти было минут двадцать.

— Не могу сказать, что этот Саша или Борис хорошо воспитан, — брюзжал по дороге Сорокин. — Бука какой-то, слова из него не вытянешь. И опять мы ничего не узнали.

— Ну почему же, — возразила Ангелина Михайловна, — мы с тобой узнали, что от его матери ничего не осталось, кроме фотографий. Значит, того, что нужно Максиму, у Бориса нет. Этого просто не существует.

Вилен Викторович остановился и с изумлением воззрился на супругу.

— Ты что, поверила ему? Вот он сказал, что, кроме фотографий, ничего нет, и ты считаешь это чистой правдой? Я не узнаю тебя, Геля. С каких это пор ты стала такой доверчивой?

— Я не доверчивая, просто я разбираюсь в людях и вижу, что Саша не врет.

— Видит она! А вот я, например, ничего такого не вижу и не поверил ни одному его слову. Он очень себе на уме, этот художник, которого непонятно как зовут, не то Саша, не то Борис. Закрытый, замкнутый, дурно воспитанный. Нет, Геля, ты как хочешь, а я ему не верю. И считаю, что съездили мы впустую.

— А вот и нет! Мы были у него дома, мы смотрели картины, нам показали фотографии матери, так что нам теперь будет что предметно обсуждать с Гусаровыми. Мы сумеем, Виля, я чувствую, да нет — я просто уверена, что у нас с тобой все получится, причем очень скоро. Мы долго топтались на месте, но теперь дело двинулось вперед, ведь еще три дня назад мы не могли с Гусаровыми поговорить о Саше — повода не было, а теперь этих поводов целый вагон, мы даже о Ларисе можем спросить.

— Только не забудь, что мы с тобой не знаем, как ее зовут, — строго напомнил жене Вилен Викторович. — Ни Гусаровы, ни Александр ни разу не упомянули ее имени. Господи, какая же это морока — все знать и постоянно делать вид, что ничего не знаешь, и ждать, пока тебе скажут, и постоянно напрягаться, чтобы не перепутать, что именно тебе рассказали, а что ты и так знаешь. От этого свихнуться можно!

На платформе они купили билеты и сели в электричку, которую пришлось ждать совсем недолго, всего минут десять. Вагон оказался относительно свободным, как и предрекала Ангелина Михайловна, и им легко удалось занять места у окна друг напротив друга.

* * *

Борис проводил гостей и сразу поднялся в спальню. Фотографию в рамке повесил на стену, второй снимок поставил на книжную полку за стекло. Тяжело опустился на кровать и вытащил из кармана джинсов сложенный вдвое конверт. С сегодняшней почтой он получил еще одно письмо, уже третье. Конверт был вскрыт — Борис прочел письмо, пока гости были в мастерской, но теперь он перечитал послание еще раз. На этот раз неведомый ему автор послания указывал вполне конкретную сумму, которую Борису следует заплатить, если он хочет узнать подробности об убийстве своей матери. Хан оказался прав. Теперь Борис Кротов готов был выложить любые деньги, только бы узнать, что кроется за этими письмами.