Личные мотивы - Страница 56

Николай Степанович позвонил, когда Настя с Лешей бесцельно бродили по улицам, рассматривая город. Пока она разговаривала с Бессоновым, Чистяков вытащил из сумки справочник с картой, и они тут же нашли нужную улицу, на которой теперь жили супруги Фридман.

— А вы говорили, что они с Евтеевыми в одном доме жили, — удивилась Настя, увидев на карте, что искомый адрес находится в районе частных домов, а вовсе не многоэтажных зданий.

— Так они переехали, им дети коттедж построили, — объяснил Бессонов. — В общем, вы идите, они вас уже ждут.

Дом Фридманов они нашли быстро, их участок утопал в свежей зелени, а цветущие деревья черешни, слив и яблонь делали его пушистым и бело-розовым. Коттедж оказался небольшим и очень симпатичным. Сам Яков Наумович Фридман был маленьким, кругленьким, пухленьким, совсем лысым, очень живым и смешливым, а его жена Раиса Соломоновна, такая же маленькая и живая, была, напротив, худенькой и даже какой-то сухонькой. Оба сразу, едва встретив гостей, начали извиняться за то, что в доме нет угощенья — они только-только вернулись с Дона, ничего не успели ни купить, ни приготовить.

— Но вы не беспокойтесь, — быстро тараторил Яков Наумович, — Раечка сейчас все устроит.

— Да нет, это вы не беспокойтесь, — уверял его Чистяков, — нас не нужно кормить, мы же не в гости пришли, мы по делу. Нам бы о Дмитрии Васильевиче поговорить.

— Ничего не хочу слышать, — отмахнулся Фридман. — Для нас с Раечкой принять людей за накрытым столом — вопрос привычки и образа жизни. Иначе никакого разговора не получится.

— Я сейчас сбегаю на базар, — подхватила Раиса Соломоновна, — все куплю и быстро приготовлю.

Яков Наумович неожиданно нахмурился.

— Ты еще скажи, что пойдешь на Привоз, — недовольно проговорил он. — Сколько раз тебе повторять: надо говорить «на рынок», а не «на базар».

Его жена вздернула брови, неожиданно уперла руки в бока и заговорила с неподражаемым, но легко узнаваемым местечковым акцентом:

— На ринок?

Она так и сказала: на ринок, через «и».

— Еще же ж не все знают, шо я с Одессы! Так ты же ж уже всем расскажи, шоб все знали!

Настя прыснула, Чистяков открыто рассмеялся, а Фридман почему-то смутился. Раиса Соломоновна расхохоталась звонко и упоенно, даже слезы на глазах выступили.

— Я действительно одесская еврейка, — сказала она сквозь смех. — В свое время Яшенька с его рафинированным воспитанием был совершенно покорен моей черноморской непосредственностью, одесским колоритом и дивным акцентом. Но я уже столько лет живу с ним здесь, в Южноморске, что растеряла весь свой колорит. А он все выискивает неправильности в моей речи и не устает меня поправлять. Ну, я побежала. Скоро вернусь. Яша, где ключи от машины?

Яков Наумович выдал ей ключи от автомобиля, и она умчалась на рынок, а Настя начала задавать уже порядком надоевшие ей вопросы о раритетах, предметах коллекционирования и недоброжелателях Евтеева. Ответы она получила в точности такие же, что и прежде: не было, не было, не было.

— А какие отношения были у Евтеева с детьми? — спросила она.

— С Валечкой — очень хорошие, теплые, насколько это вообще возможно было при Митином характере, он ведь сухой был, жесткий, неласковый. А вот с сыном отношения прохладные.

Настя бросила на Чистякова многозначительный взгляд.

— Отчего так? — осведомилась она невинным тоном.

— Видите ли, Женя занялся бизнесом сразу же, как только это стало возможным, то есть больше двадцати лет назад, а в те времена бизнес был, сами понимаете, грязным. Мите очень не нравилось, что его сын в этой грязи болтается и говорит только о деньгах. Митя сердился, раздражался, даже кричал на Женьку, был момент — велел ему на порог не являться. Не разговаривал с ним тогда почти год. Потом как-то все успокоилось, Шурочка очень переживала, и Митя пошел на попятный, но так до конца и не смирился с тем, что его сын — богатый человек. Митя считал это неприличным. Женька много раз просил отца переехать к нему, он это предлагал, еще когда жива была Шурочка, и потом, после ее смерти, тоже уговаривал, но Митя категорически отказывался. Женя даже хотел построить отцу отдельный дом, если уж отец не хочет жить с ним и его семьей, но Митя и от этого отказывался и говорил, что в квартире ему отлично живется.

— Он еще знаете что Жене говорил? — раздался голос Раисы Соломоновны, и Настя страшно удивилась: оказывается, она так увлеклась разговором, что не услышала ни шума подъехавшей к дому машины, ни звука открывшейся двери, ни шагов хозяйки. — Мне почему-то запомнилось. Зачем, говорит, ты лезешь в эту грязь, если можешь позволить себе роскошь жить в душевной чистоте? Многие жизнь бы отдали за такую возможность, у тебя она есть, а ты ею пренебрегаешь. Жизнь тебя за это накажет. Я тогда очень удивилась, когда услышала.

— Да-да, точно, — подхватил Яков Наумович, — я тоже сейчас вспомнил, он неоднократно говорил это Женьке, и мне говорил, когда о сыне разговор заходил. Странная фраза, правда?

Это уж точно. Настя сделала подробную запись в блокноте. Неужели у доктора Евтеева совесть была нечиста? Надо бы разузнать поподробнее.

Она попросила Фридманов очертить круг знакомых Дмитрия Васильевича. Они тут же повторили слова Николая Степановича и Галины, дескать, тесно Евтеев общался только с Бессоновыми, Симонянами и с ними, Фридманами.

— Ну а второй круг, не такой близкий? Просто знакомые, которых Евтеев мог чем-то обидеть, разозлить, вызвать ненависть к себе.

— Ой, да обидеть Митя мог кого угодно, — тут же откликнулась Раиса Соломоновна, — очень уж он был на язык несдержан, особенно у себя на работе, в больнице. Нас-то он не обижал никогда, просто удивительно было слышать, когда Гера Симонян рассказывал, какой Митя у себя в отделении бывает. Прямо как будто два разных человека. В больнице-то у него, почитай, необиженных и не было. Но не убивать же из-за этого! Тем более что Митя три последних года не работал, болел, дома лежал.