— А про родителей тех детей, чье лечение не было успешным, ничего не слышали? — спросил Чистяков. — Может, Дмитрий Васильевич что-нибудь рассказывал или тот же Симонян? Например, что кто-то ходит с жалобами, написал заявление в прокуратуру и что-то в этом роде. Может, кто-то угрожал ему, обещал отомстить?
Настя кинула на мужа благодарный взгляд. Если уж они всюду ходят вместе, то надо делать вид, что они оба работают в частном сыске, а то получится, что она собирает информацию, а мужик при ней без дела болтается.
— Да вы бы у Галки Симонян лучше спросили, уж если кто и знает, так она, у Геры от нее секретов не было, — посоветовал Яков Наумович.
— Мы спрашивали, — вздохнула Настя.
— И что она вам сказала?
— Что у любого врача есть неудачи, но если врач хороший, то к этим неудачам все относятся как к судьбе, никому и в голову не приходит мстить за них.
— Ну вот, — констатировала Раиса, — Галка лучше знает. Нам тут и добавить нечего. Во всяком случае, при нас ни Митя, ни Гера ничего такого не рассказывали. О неудачах говорили, конечно, делились с нами, да и между собой обсуждали, горевали, все думали, как можно было бы сделать, что еще можно было бы предпринять, чтобы избежать фатального конца. Но чтобы кто-то угрожал — нет, об этом разговоров не было.
— Ну что ж, спасибо.
Настя поднялась, вслед за ней встал со своего места Алексей, но Фридман протестующе замахал руками.
— Куда?! Куда это вы собрались? А фирменные Раечкины баклажаны с грецкими орехами и чесноком? Вам нужно только немножечко подождать — и все будет готово! Нет, я вас не отпускаю, даже слышать ничего не хочу. Это будет непростительной ошибкой, если вы уйдете от нас и не попробуете Раечкины баклажаны.
Настя с мужем принялись отнекиваться, стараясь быть предельно вежливыми, но их старания успехом не увенчались.
— Вы таких баклажанов никогда и нигде не покушаете, только в нашем доме, — увещевал их Фридман. — Вы, наверное, в общепите кушаете?
Пришлось признаться, что так оно и есть. Конечно, а где же еще им питаться?
— Как — где?! — возмущенно воскликнул Яков Наумович. — Вы же у Коли живете, у него такие повара! У него же самые лучшие во всем городе повара, лучше его поваров только моя Раечка! Зачем вы ходите в какой-то общепит, когда вы живете у Коли! Короче, ничего не хочу слушать, сейчас мы пойдем с вами в сад, я вам покажу, что у нас там растет и цветет, а потом мы сядем за стол и будем кушать. И никак иначе быть не может.
Они сдались и покорно пошли осматривать сад.
Баклажаны действительно оказались очень вкусными, и от Фридманов Настя и Леша возвращались, еле передвигаясь от сытости.
— Давай пройдемся по набережной, растрясем еду, — предложил Алексей.
Настя согласилась. До набережной было минут двадцать ходу, но она шла с удовольствием, чувствуя, как постепенно спадает с нее сытая вялость. Едва они сделали несколько шагов вдоль парапета над пляжем, как наткнулись на паренька с обезьяной Гераклом. Паренек тут же стал предлагать им сфоткаться.
— Да мы уже вчера снимались, — с улыбкой сказала Настя.
Парень посмотрел на нее более внимательно и вдруг широко и радостно улыбнулся.
— Ой, вы же моя любимая клиентка! Я вас два года ждал!
Значит, невелики у него заработки, если столько, сколько Настя ему вчера заплатила, он за один раз уже два года не зарабатывал. Обезьянка вдруг прыгнула к Насте на грудь, обняла ее тоненькими лапками за шею и крепко прижалась. Настя от умиления чуть не расплакалась и неожиданно заметила, какой усталый, измученный вид у парня и какие грустные у него глаза. Видно, нелегкий это труд — целыми днями мотаться в поисках клиентов по набережной с обезьяной в руках. Пареньку было лет семнадцать-восемнадцать, худенький, низкорослый, он выглядел как будто недокормленным и в целом чем-то очень походил на обезьянку с гордым мощным именем Геракл.
— Это твоя обезьянка? — спросила она.
— Моя, — кивнул парень.
— А зимой как же?
— Живет со мной дома, — он снова улыбнулся.
— А попугай чей?
— В аренду взяли. Сезон закончится — вернем. А хотите, я вас еще бесплатно сфоткаю?
— Да нет, — отказалась Настя, — спасибо, больше не надо.
— Ну хотите — поснимайте Геракла, я денег не возьму, вы своей камерой снимайте, я его подержу. Хотите? Нет, правда, вы моя самая любимая клиентка.
— Спасибо, не нужно. Ну счастливо, удачи тебе.
Настя погрустнела, ей было отчаянно жалко и пацана, и Геракла.
— Ну конечно, — проворчал Чистяков, — ты у него самая любимая, кто бы сомневался! Он не соврал, он такую лохушку, как ты, два года не встречал.
— Леш, ему зверей надо содержать и кормить, и самому питаться, и вообще как-то жить. Он же целый день толчется на этой набережной, людей ловит, в глаза им заглядывает, предлагает сфотографироваться, и на руках все время обезьяненок, который тоже не сидит спокойно. Представляешь, как он устал? И как ему все это обрыдло? Да пусть он на наши деньги хоть поест досыта, животное накормит и какие-то долги раздаст. Нет, Леш, мне этих денег совсем не жалко, наоборот, я рада, что все так вышло. Зато сколько радости мы ему доставили, представляешь?
Алексей обнял ее за плечи и вздохнул:
— Асенька, ты становишься сентиментальной. Это к старости, не иначе.
— Не смей говорить мне о старости! — рассердилась Настя.
— А чего ты так боишься? — удивился он. — Старость — это естественная вещь, никому не удалось ее миновать, кроме тех, кто умер молодым. И нечего ее бояться, я тебе это уж сколько лет объясняю, а ты все сердишься.