Личные мотивы - Страница 77

— Видишь, во что я превратился, — сетовал Николай Федорович, — совсем ничего не могу, болезни замучили. Боюсь, бросит меня жена-то, она у меня еще молодец, а я уже никуда не гожусь, только на таблетках и уколах еще как-то тяну. Ты пей чай-то, пей.

Сам он без конца требовал от жены подлить ему чаю погорячее и упрекал ее:

— Что ты мне все помои какие-то носишь! Кипяточку, кипяточку принеси.

Что касается валютного дела, то истосковавшийся по общению старый следователь ничего скрывать не стал. Правда, он долго не мог взять в толк, каким именно делом интересуется полковник Алекперов, потом старательно напрягал память и наконец вспомнил, что в какой-то момент следствия его вызвали к руководству управления и сказали, что в связи с «оперативной необходимостью» фигуранта Стеценко надо вывести из материалов дела, да так, чтобы следа не осталось. Какая такая была необходимость — ему не пояснили, это было не принято, но в кабинете руководства при разговоре присутствовал офицер из другого управления, которое занималось обеспечением охраны государственной тайны на госпредприятиях.

— Фамилию офицера не помните? — спросил Хан, ни на что, впрочем, не надеясь.

— Не помню? — Полищук хрипло рассмеялся. — Да я ее и не знал никогда. Я эту рожу в первый и в последний раз видел. Мне мое начальство его представило, только имя назвать забыло. А я и не спрашивал. Мне велели — я сделал, лишних вопросов не задавал. Стеценко тот даже свидетелем не пошел, вынес я его из дела начисто. А что случилось-то, полковник? Для чего тебе эта история?

— Да убили этого Стеценко, вот восстанавливаю всю его жизнь, чтобы понять, кому он мог дорожку перейти, — ответил Хан полуправдой-полуложью.

— Ой, врешь, полковник, — Николай Федорович прищурился и вперил в Алекперова подслеповатые глазки, — ой, врешь. С какой такой поры полковники милицейские простыми трупами занимаются? Или Стеценко в большие люди вышел и олигархом заделался? Кем он был-то, пока его не грохнули?

— Работягой, квартиры ремонтировал, — пробормотал Хан.

Видно, бывший следователь Полищук из ума-то не совсем еще выжил, соображает быстро и четко.

— Ну вот, я ж говорю — врешь, — удовлетворенно изрек Николай Федорович. — А ну давай, спроси меня еще что-нибудь, я тебе все расскажу, ничего не утаю. Я эту контору знаешь как ненавижу? Да будь она проклята на веки вечные!

— Что так? — вскинул брови Хан.

Уйти от Полищука ему удалось только через полтора часа, старика словно прорвало, и он все не мог остановиться, рассказывая, как предала его служба, как отказалась от его профессионализма, опыта и знаний, как выперла его на пенсию, молодого, полного сил и желания работать, и как тяжело и долго он после этого болел, и в какую развалину он теперь превратился… Нет, все-таки Николай Федорович был слабоват на голову, а его точный вопрос оказался единственным проблеском ясного в прошлом ума.

Глава 10

Несмотря на то что Сорокины постоянно были готовы к общению с соседями, звонок Льва Сергеевича все-таки застал их врасплох. Ангелина Михайловна изучала купленный накануне альбом живописи эпохи Ренессанса, а Вилен Викторович с упоением предавался просмотру-прослушиванию записанного на видео концерта оркестра под управлением Зубина Меты. Ему не хотелось отрываться от своего занятия, поэтому, когда зазвонил телефон, он сделал жене знак взять трубку и выйти из комнаты. Ангелина послушно ушла разговаривать в кухню, но уже через пару минут ворвалась в комнату и возбужденно заговорила:

— Виля, собирайся, Лев Сергеевич нас приглашает.

Вилен Викторович с недовольным лицом остановил диск.

— Что случилось? Его ненасытная утроба снова проголодалась?

— Ну зачем ты так? — с упреком проговорила Ангелина Михайловна. — К нему сын приехал, он хочет нас познакомить.

В глазах Вилена мелькнул интерес.

— Какой сын? Леонид? Или… тот?

— В том-то и дело, что он не сказал! А вдруг тот?

Они быстро переоделись, сменив домашнюю одежду на более приличествующую случаю, и отправились к Гусаровым.

Едва войдя в комнату в сопровождении Льва Сергеевича, они сразу поняли, что удача наконец повернулась к ним лицом. Им уже показывали альбомы с семейными фотографиями, поэтому одного взгляда на сидящего на диване молодого мужчину оказалось достаточно, чтобы убедиться: перед ними младший сын Гусаровых Александр. Именно тот, кто интересовал супругов Сорокиных. Некрасивый, с грубым, словно небрежно вылепленным лицом, он ни одной своей черточкой не походил ни на мать, ни на отца. При появлении гостей он вежливо встал и коротко кивнул:

— Здравствуйте, я — Александр, очень рад познакомиться, родители много о вас рассказывали.

— Мы тоже очень рады, — приветливо откликнулась Ангелина Михайловна, — и тоже много о вас слышали. Вы ведь художник, если я не ошибаюсь?

— Это верно, — улыбнулся Александр.

Улыбка у него была приятная, и все его грубое некрасивое лицо сразу стало мягче и будто бы светлее.

— А где вы выставляетесь? Знаете, мы с мужем большие любители живописи, и мы обошли все московские галереи, но ваших работ нигде не встречали. Вы уж простите мою прямоту, но про художника Александра Гусарова вообще никто не слышал. Или вы любитель?

— Ну… — Александр слегка замялся, — можно и так сказать. Во всяком случае, в среде профессиональных художников меня не признают. Папа, давай я сделаю чаю гостям.

Его попытка сменить тему выглядела отчаянно неловкой, и любой воспитанный человек отступил бы и перестал задавать неудобные вопросы, но Сорокины не могли себе этого позволить. Они должны были «добить» тему до победного конца во что бы то ни стало.