— Сашенька, а чем же вы занимаетесь на самом деле? — продолжала допытываться Ангелина Михайловна. — Если живопись для вас просто хобби, то чем вы зарабатываете на жизнь? Люсенька говорила, что вы состоятельный человек и материально помогаете своим родителям. Вы не сочтите меня бестактной. Я уже в том возрасте, когда можно позволять себе любые вопросы.
— Санька, да что ты дурака-то валяешь? — вмешался Лев Сергеевич. — Чего придуриваешься? Скажи как есть, не стесняйся.
Александр молчал, и Гусарову пришлось продолжать самому.
— Это для нас он Санька, а как художник он носит имя Борис Кротов, — пояснил он с горделивой улыбкой. — Но в галереях вы его работ не найдете. Его портреты висят только в частных коллекциях.
— Что вы говорите? — изумилась Ангелина Михайловна. — А почему? И зачем вам творческий псевдоним?
Она изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал естественно и чтобы изумления не было ни слишком много, ни слишком мало. Все это, насчет псевдонима и частных коллекций, она уже давно знала, но не имела права выдавать свою осведомленность.
— И почему именно Борис и именно Кротов? — подал голос до того момента молчавший Вилен Викторович.
Ангелина бросила на мужа благодарный взгляд: он задал правильный вопрос, совершенно необходимый, а вот она сразу-то и не сообразила. А вопрос Александру не понравился, да и Лев Сергеевич отчего-то смутился.
— Мне всегда нравилось имя Борис, — сказал Александр. — Оно мне кажется коротким, емким, мужественным.
— А почему Кротов?
Лев Сергеевич вздохнул и умоляюще посмотрел на сына.
— Саня, Ангелина Михайловна и Вилен Викторович — наши соседи, мы с мамой много общаемся с ними. Давай уж не будем ничего скрывать. Дело в том, что Саня нам не родной. Его мама была…
— Мама умерла, когда я был совсем маленьким, — перебил его Александр. — И меня усыновили папа Лева и мама Люда.
От Сорокиных не укрылся быстрый взгляд, который бросил на сына Лев Сергеевич. Однако понять, что именно было в этом взгляде — упрек или понимание, — им не удалось.
— Мамина фамилия — Кротова. Вот и все объяснение.
— А почему вы ограничиваетесь частными коллекциями? — не отставала Ангелина.
— Видите ли, я пишу только портреты, а портреты всегда интереснее самим моделям и членам их семей, чем широкой общественности. Папа, давай все-таки угостим наших гостей чаем, я пирожные принес. Очень вкусные.
На этот раз намек был таким прозрачным, что не заметить его было бы верхом неприличия, и Сорокиным пришлось отступить. Александр увел отца в кухню готовить чай, и Сорокины остались в комнате одни.
— Черт, сорвалось! — с досадой прошептал Вилен Викторович.
— Да, жалко, мы были буквально в двух шагах, — согласилась Ангелина. — Но, возможно, не все еще потеряно. Надо напроситься к нему домой посмотреть работы, может быть, в другой обстановке и без отца он станет более разговорчивым.
— Надо попробовать. Жаль, что Люся на работе, в ее присутствии было бы проще вытянуть из них правду. Ты бы начала с ней беседы на всякие материнские темы, и ей было бы не отвертеться.
— Тише!
Ангелина Михайловна предостерегающим жестом подняла палец и прислушалась. Стоял по-летнему теплый день, дверь на балкон была распахнута настежь, и до них донеслись приглушенные голоса — Лев Сергеевич и Александр разговаривали на кухне, окно которой тоже было открыто.
— Ничего не разобрать, — тихо проговорила она. — Давай выйдем на балкон.
Вилен Викторович покорно встал с кресла, в котором так уютно и удобно было сидеть. С балкона действительно было слышно каждое слово, произнесенное в расположенной рядом кухне.
— Санька, ведь столько лет прошло. Я не вижу смысла…
— Пап, я не хочу. Просто не хочу. Понимаешь?
— Нет, не понимаю, — голос Льва Сергеевича стал сердитым. — Зачем делать из этого проблему? Сынок, прошло много лет, и теперь…
— Я не хочу об этом вспоминать. И не хочу вдаваться в подробности, тем более в разговоре с малознакомыми людьми. Усыновили — и усыновили, и хорошо. Никому не интересны эти детали с опекой и квартирой.
— Саня, это для тебя Сорокины малознакомые люди, а мы с мамой их очень хорошо знаем, мы встречаемся и общаемся каждый день, и нам неловко им все время врать. Мы вынуждены считаться с твоими причудами, но нам это иногда бывает в тягость. Не понимаю, почему нельзя объяснить людям, что ты на самом деле Кротов по паспорту, а Гусаровым ты вообще никогда не был, потому что мы тебя не усыновляли, а оформили опеку, чтобы сохранить для тебя квартиру. И видишь, мы не прогадали, оказались правы, ты эту квартиру продал и купил себе дом, в котором устроил мастерскую. Почему надо все это скрывать? Чего стыдиться? Ну что за блажь?
— Я не хочу, — твердо и медленно произнес Александр. — Я не хочу никаких разговоров ни о маме, ни об убийстве, ни о моих чувствах и переживаниях по этому поводу. Вы с мамой Людой — мои родители, вы меня вырастили вместе с Ленькой и Маринкой, вы меня кормили, одевали, воспитывали, дали мне возможность получить образование. Вы дали мне брата и сестру, семейное тепло и родительскую любовь, и у меня нет ни малейшего желания обсуждать с кем бы то ни было тот факт, что вы мне не родные. Пап, давай оставим эту тему, с тобой я ее тоже обсуждать не хочу. Смотри, в сахарнице песку — на донышке, а банка вообще пустая. У вас что, сахар закончился? Иди развлеки гостей, а я сбегаю в магазин.
— Да не надо, сынок, мы у Сорокиных займем, у них всегда все есть. Сейчас я скажу Ангелине — она принесет.